Если верить информации, размещенной на различных бардовских ресурсах в интернете, в этом году исполняется 20 лет со дня смерти талантливого барда и нетривиального человека Евгения Калашникова. Десять лет назад в тольяттинском литературном журнале «Город» мы опубликовали все его найденные на тот момент тексты песен и стихов. Там датой смерти значится 2001 год – правда, со знаком вопроса. Специально перед публикацией нынешней статьи я обратился к людям, которые некоторый период жизни были членами семьи Калашникова (это не кровные родственники). С удивлением обнаружил, что барда не стало в конце ноября 1997 года: «Однозначно раньше 2000 года, до смерти бабушки», — сообщил источник. Итак, год и месяц установлены, но вот дату смерти, число установить уже нет никакой возможности.

Что ж, если нет круглой даты – напишем о Жене Калашникове без повода. Кто еще о нем вспомнит?

«Правда, Васька утонул»

Бард бомж

Фото из сборника «Еще не вечер», 1992 г.

Евгения Калашникова знали все тольяттинские литераторы, а его песню «Случай на турбазе» до сих пор распевают на туристических и бардовских слетах. В свое время популяризатором этой песни стал бард Юрий Кукин, исполняя ее на своих концертах: благодаря ему само имя Калашникова и хотя бы некоторая часть его творчества стали известны поклонникам авторской песни. Помните? «Мы в то лето вместе с Васей

Всякий раз, прощаясь перед смертью, Калашников неоднократно передавал свой архив различным людям, затем снова его забирал. К этим жестам и действиям относились с иронией, раз уж они часто повторялись. Тридцать лет назад у него были ученики, которых он учил науке жить и игре на гитаре. Тольяттинские пацаны боготворили Калашникова. В последние годы многие старались его избегать: он стал неопрятен в быту и социально опасен. Остались песни и стихи, но и их, наверное, уже забыли…

Наша первая встреча состоялась в 1983 году – тольяттинский туристический клуб «Привал» праздновал очередную годовщину, у них было помещение на третьем этаже в ДК «50 лет Октября», сейчас в этом здании расположен театр «Колесо». Выступили различные исполнители песен, затем уже тогда любимый всеми Юрий Панюшкин и, наконец – Евгений Калашников. Выступление было настолько ярким, что даже спустя почти сорок лет помнится до сих пор. Точно помню – звучало стихотворение «Дурак»: «В старом городе известном

Его первое и единственное интервью вышло в газете «Молодежный акцент» осенью 1990 года. В нем Калашников вкратце рассказал историю своей жизни. Если уж правда смертного часа звучала невнятно из чужих уст, то в информации из первых рук и вовсе сложно отделить реальность от вымысла.

«Всегда с Вами. Женька»

…Родили меня где-то в Удмуртской АССР, брата до меня – в Казахстане. Родители – бродячие актеры. Бродили по стране, театры создавали кругом, да только ничего у них не получалось. Не профессиональные театры – народные…

В 1958-м приехали в Тольятти. Мне семь лет было.

Бард бомж

Рисунок Николая Матюхина из сборника «Еще не вечер»

В 16 лет отцу морду набил. Он уходил от нас. Он это очень нудно делал – уходил. Уходя – уходи! Короче, он где-то полгода изнывал, что уходит, и вся семья изнывала.

Я в девятом классе учился. Сказал матери: отец уйдет – кто-то должен работать на семью. И пошел работать на ВЦМ, а учиться – в вечернюю школу. И отец пришел ко мне на работу – объяснить, какая у меня плохая мать. Я его ударил. И разревелся потом: какой ни подлец он, а отца ударить…

Потом, когда я кончил школу, работал на хлебозаводе грузчиком – 56 тонн в день. Отсюда поехал поступать в ГИТИС.

Поступил. Все шибко удивились. Я – тоже. И стал учиться в ГИТИСе… А потом мне перестала нравиться жизнь вокруг. Мне стала не нравиться наша страна!

Я единственный человек на этом свете, у которого в трудовой книжке записано: отчислен из студентов ГИТИСа по личной просьбе. Почему – единственный? ГИТИС – единственный в Советском Союзе. Отсюда всегда только выгоняют, никто по собственной воле не уходит.

Приехал в Тольятти. Ну, думаю, надо в армию собираться… Потом я служил в ракетных войсках. 156 суток на гауптвахте… Близость дисбата… За что? Я не люблю, когда травят человека. Любого человека. Очень давно не люблю. Но если всеобщая травля… Я не люблю, когда много – на одного. «Я, шахтер из Донбасса, осуждаю выступления Солженицына и Сахарова. Я, правда, не читал, но осуждаю…»

Послал телеграмму Сахарову: «Всегда с Вами. Женька». Дань справедливости надо отдать: ребята – особый отдел – работали хорошо. Меня быстро нашли…

Бард бомж

Галина Надеждина и Евгений Калашников, фото Татьяны Успенской

Значит, из армии я пришел в 1973-м. До чертовой матери надоело мне все вокруг. Надоели тетки в винных магазинах – вот такие толстые, все в золоте, — которые с утра пораньше водкой торговали… Я психанул и стал наказывать этих теток. Подделывал лотерейные билеты. И продавал этим теткам, директорам магазинов и ресторанов, официантам. А деньги раздавал студентам. За это все мне дали три года – 147-я статья, часть третья: в особо крупных размерах… Дали всего три года, потому что приехали студенты, вернули все деньги, собрав стипендии, и сказали… В общем – свободу Юрию Деточкину!

Следом – еще один срок. 218-я статья: хранение, ношение, изготовление оружия… Из Свердловска я вез сабли. Красивые, одна – дамасской стали была, какое чудо! И несколько ножей вез старинных. А поскольку я уже сидел, патента не имел и так далее, меня – фью!..

Вышел на свободу – и сбежал ото всех в тайгу. Я люблю быть один. Мне надо иногда побыть одному. Потому что очень больно ко всему отношусь…

Решил: два срока – хватит, наелся-насиделся. Больше не буду.

Приехал в Тольятти. Устроился на работу в ТПИ – заведующим студенческим клубом. Сделал сцену, организовал коллективы… Вдруг меня Столбов, ректор, вызывает: вот, пришла бумага из милиции, чтоб мы тебе наставника нашли. Ты что…? Ну, было, говорю. Как же это тогда можно – студентов воспитывать… Я ушел. Устроился в ДК ВАЗа режиссером агиттеатра. Спектакль приготовили, коллектив замечательный был. Вдруг приходит бумага – наставника мне найти…

Прибежал в милицию, говорю: вы мне дышать дадите? Я ж человеком быть хочу, чего же вы меня добиваете? Ну… мы обязаны это делать… Бумаги то есть слать.

В общем, добили. «Взял» я тогда ночью магазин. Винный. Вынес 10 бутылок водки, воткнул их в снег, позвонил в милицию: «Тут какой-то парень ограбил магазин…» Приехали. Я им читал стихи: «Вот так и жизнь пройдет, как осень.

Решил тогда, как выйду с зоны, пешком во Владивосток идти, знакомиться с кем-то. Где-то застрянешь, а где-то… Идти и по дороге где-то наконец спиться. И подохнуть – слава тебе, Господи!

Орал, кричал, и умер

Тринадцать лет назад для одного проекта я записал рассказ президента Творческого союза художников «Солярис» Олега Березина, какой-то период он довольно плотно общался с Евгением Калашниковым:

— В 1987 году мы с женой приехали в Тольятти и устроились дворниками. Нам обещали квартиру на улице Мира. Мету я улицу, а рядом метет человек, тоже такой бородатый, не очень уклюжий. Я говорю: «Привет, я Олег». «А я Женя». Я говорю: «Я вообще-то художник. Приехали, квартиру получаем, обещали уже через неделю». Он говорит: «А я на «химии», меня направили работать дворником. Я – поэт. Ты знаешь, я самый лучший поэт в Тольятти». Буквально через неделю он говорит: «Вот, меня освободили, можно не ночевать на «химии», а жить негде». Поселился ко мне и жил три месяца. Надо сказать, что писал он практически каждый день. Как ложился на диван – брал карандаш и что-то чирикал. Мы с ним сдружились довольно плотно. Потом он пропал из вида где-то года на два: уезжал на Север, устроился там работать директором ДК. Но на Севере он не прижился, вернулся назад, начал разменивать родительскую квартиру. Приехал сын лет семнадцати, они на пару с ним квартиру продали, хотели куда-то вложить деньги, купить что подешевле, какую-то малосемейку или еще чего, сняли себе жилье. Женя в то время пил довольно много, сынуля ходил ему за водкой. В один прекрасный день сын не появился, а деньги были все у него. И вот Калашников последний месяц дожил на съемной квартире, потом жить было негде, и он начал бродяжничать – в прямом смысле этого слова. Поначалу, когда был не в таком безобразном состоянии, ночевал у друзей.

Он очень ревностно относился к своим стихам, постоянно переспрашивал – как да что, приличные они, не приличные? То есть он сомневался постоянно. А в то же время, как выпьет, у него появлялась твердая уверенность, что они гениальные. Ну вот, он бродяжничал, обратился к спикеру городской думы Александру Дроботову, который дал ему малосемейку на Победе. Поскольку Женя был неуживчивый человек, его выгнали из этой общаги, он пришел ко мне, оставил мешок своих рукописей, говорит: «Мне их хранить негде». Прямо такой целлофановый мешок, и там на всяких бумажных тарелочках разные стишки, заметки. А недели через две вернулся и сказал, что будет жить у друга, мешок этот утащил. Затем не виделись еще года два. Случайная встреча: выхожу, смотрю, вообще полный бомж, подхожу ближе – это Женя. «Мне неудобно было к тебе стучаться. Я в соседнем доме на девятом этаже ночевал». Я узнал, где он ночует, притаскивал ему жрать несколько дней. Как-то прихожу – его нет. Вскоре он опять появился у меня, притащил несколько кочанов капусты, где-то с дачи набрал. «На, — говорит, — ты мне добро делаешь, я тебе тоже хочу добро сделать. На тебе капусту».

Бард бомж

На концерте «Мартовские коты», камерный зал «Колеса», фото Вячеслава Смирнова, 1993 г.

Рассказывали, как он умер. О его смерти первым сообщил детский писатель Александр Степанов: пришел в «Лавку писателей» и рассказал, что у него есть сведения о том, что Калашников помер. Мне обстоятельства смерти Калашникова рассказывал бомж Саша, он вместе с ним тусовался. Просто была зима, и где-то на почте в районе Голосова, на верхних этажах, на чердаках все и произошло. Слышали, что кричал – видать, весь замерз, и потом начал оттаивать: орал, кричал, и умер. Никто его не хоронил, до сих пор не знают, где его могила, какой номер, да и вообще точно не знают – мертв ли он, жив ли. Например, его сестра Татьяна до сих пор не уверена: «Может быть, его посадили, может быть, еще выйдет». Но это маловероятно, потому что были свидетели, что он мертв.

В 1989 году, когда Женя не пил, посещал «АА» — общество анонимных алкоголиков, как-то приходит ко мне: «Пойдем в Ставропольский отдел культуры». Как раз уже были такие времена – вроде еще советская власть, но в то же время уже дали слабинку. «Пойдем, — говорит, — есть возможность зарегистрировать организацию». И вот мы с ним пришли – я, Калашников и Сергей Тришкин. Нам дали с чего написать устав, я написал устав об образовании творческого объединения художников «Солярис», а они написали устав творческого объединения «Союз». Собственно, так «Солярис» и организовался – получается, с подачи Калашникова: то есть он пришел, меня привел, и я начал это оформлять, за что ему большое спасибо.

Бард бомж

Захаровский слет. В центре – Юрий Панюшкин и Евгений Калашников

 

Он меня уже не узнавал

Художник, поэт и музыкант Михаил Лёзин в подростковом возрасте был учеником Евгения Калашникова. Для моего давнего проекта он тоже оставил воспоминания:

— Это был 1988 или 1989 год, я тогда учился в 8-м классе. И в то время очень сильно увлекался творчеством Владимира Высоцкого, мне было интересно все, что с ним связано, я мечтал научиться играть на гитаре. Я даже записался на курсы, где учили классической испанской гитаре. Я платил какие-то деньги, учился играть по нотам, но мне все это не нравилось, потому что я видел, что Высоцкий играет гораздо проще. В один прекрасный день в класс пришел человек – с бородой, среднего роста, представился Калашниковым, руководителем детской театральной студии. Было такое помещение на Новопромышленной, 15 – напротив того места, где сейчас находится Тольяттихимбанк. Он сказал: «Вот, приходите, кто хочет заняться театральным искусством». Я у него спросил: могу ли я там научиться играть на гитаре. Он ответил: да, конечно, я умею играть на гитаре, я тебе покажу все основные аккорды. Оказалось, что Калашников играет на гитаре практически как Владимир Семенович: все те же аккорды, ходы, приемы. Можно сказать, он был проводником к творчеству Высоцкого, очень много рассказал своих мыслей и переживаний о нем. Самое главное, когда я ходил учиться на классическую гитару, учили играть на шестиструнной гитаре, но Калашников играл на семиструнной, как и Высоцкий, то есть это русская гитара, русский строй. Вот так судьба распорядилась, что я попал к тому человеку, который научил меня играть именно на семиструнной гитаре. Сейчас, я думаю, очень мало людей владеют семиструнным строем, за что Калашникову огромное спасибо. Попутно там были занятия в театральном кружке, делали какие-то постановки – например, по произведению Леонида Филатова «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца». Я помню, заучивал куски текста, даже пытались что-то ставить. Потом вдруг неожиданно Калашников куда-то пропал. Просто мы ходили к нему в кружок, нас человек двадцать было, в один день приходим – нашего руководителя нет. Я начинаю ему звонить, долго не мог его вызвонить, потом он мне говорит: вот так и так со мной, какие-то проблемы приключились. Это уже был год 1990-й, может быть даже 1991-й. Года полтора-два я туда ходил. Потом с Калашниковым я еще общался – было какое-то сообщество «Союз», устраивали концерты авторской песни, поэтические вечера… Я там не выступал, просто ходил, слушал. И, в принципе, самые светлые пятна как раз связаны с выступлениями Калашникова, он такие остросоциальные тексты писал. Еще он открыл социальный магазин в «Аккорде», где бесплатно раздавались вещи для бездомных. То есть он социальной деятельностью занимался активной – один из первых в городе. И потом он куда-то пропал, и тут стали до меня слухи доходить, что у него жизнь так повернулась, что он остался без жилья, стал бомжем. Я его несколько раз встречал в городе, но он меня уже не узнавал, мы с ним не здоровались, не общались. Но это был уже год 1997-98. Мне говорили, что он на «железном» рынке работал – разгружал машины, помогал кому-то. А собственно, как его жизнь закончилась, что с ним стало в дальнейшем – мне мало известно. Было такое небольшое общение, когда я мало еще что понимал – кто это, что это за человек. Еще помню, что он очень много выступал. Всякие городские мероприятия были на площадях, которые этот «Союз» проводил, и Калашников там был звездой, люди больше всего его слушали. Помню, в каком-то рабочем общежитии сидели работяги после смены, сначала там вышли барды, которые пели «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Рабочие все это слушали достаточно угрюмо, а потом вышел Калашников и начал петь свою правду жизни, чем вызвал большое одобрение у публики, его люди очень долго не хотели отпускать: «Приходите еще!» — чуть ли не автографы он раздавал. Я думаю, что если бы его жизнь так не повернулась в эти 90-е годы, он был бы звездой всесоюзного, всероссийского масштаба. Просто в 90-е не все смогли выдержать эти повороты в судьбе страны.

Бард бомж

Последние годы жизни

Лучший поэт Самарской области!

Тольяттинский бард Алексей Смирнов оставил небольшой комментарий о Калашникове:

— Очень жаль, что ушел рано. Я знал его. Знал разным. Он читал мне свои стихи и в добродяжной жизни, и уже скитаясь без очага. Он умел играть свои произведения, лицедействовать. Говорил, что одно время работал с Любимовым (театр на Таганке). И когда у костра своего лагеря «Байконур» на Грушинском я наблюдал на лицах гостей скептицизм в ответ на его автопредставление: «Лучший поэт Самарской области!», я понимал, что он не очень далек от истины, но его внешний вид вряд ли кого-то убедит в этом. Последний раз я встретился с ним в июне, в год его смерти, на «Космосе», на остановке. У меня не было с собой денег, и я дал ему только что купленный батон. После, узнав о его кончине, долго сожалел, что не бросил все дела и не затащил его домой, к магнитофону – писать все, что он скажет, хотя до этого была такая идея, буквально свербела в мозгу... но не послушал внутреннего голоса.

 

Бард бомж

«Пришел к нам на Грушинском и в благодарность за еду начал читать стихи", фото Валерия Чудиновских

Другого раза так и не случилось

Исполнитель авторской песни Сергей Логунов живет под Мурманском, он единственный из друзей и знакомых оставил о Калашникове специально написанные воспоминания – правда, небольшого объема. Приведу фрагмент:

— Когда он читал стихи («Апельсин», «Поэт», «Товарищи тольяттинцы»), порой становилось страшно, я вжимался в кресло: он смотрел и говорил так, будто я лично в чем-то виноват непоправимо, и было даже жутко. Актер он был, конечно, сильный. Однажды звоню: «Женя, встретимся?» «Конечно! Я, правда, приболел немного, но все равно приезжайте». Я говорю: «Полечим тебя заодно», — водка-то всегда присутствовала «для легкости общения – не более, не менее». Она-то и сгубила многих из нас потом. У нас с собой кассетник был с микрофоном, типа «Весны», в «дипломате» умещался, думали записать Женины песни. Представляю: в Мурманске, где-нибудь в компании или со сцены выдать: «Мы однажды вместе с Васей...» — упадут все! Да еще похвастать, что с автором знаком и записи есть... Но он отнесся без энтузиазма: «Ребята, давайте без магнитофона посидим». Ну, думаю, понты. Чудит маэстро: авторское право, наверно, и все такое. Стыдно теперь за те мысли. Робко так спрашиваю: «А почему?» А Калашников: «Так голос-то простуженный. Что это за запись будет: бу-бу-бу... В другой раз, ладно?» До сих пор не могу простить себе, что не уговорил его или втихаря на кнопку не нажал. Пел-то он как обычно. С хрипотцой, с «простудинкой» даже лучше получалось – глубже, сочнее. А другого раза так и не случилось, все казалось — успеем еще.

***

Евгений Калашников был знаком многим поклонникам авторской песни далеко за пределами Тольятти, но за годы, прошедшие с момента его смерти, удалось собрать лишь два десятка его поэтических текстов, опубликованных при жизни в коллективных сборниках и на страницах городских изданий. Также Калашниковым была записана аудиокассета собственных песен, экземпляры которой он раздаривал друзьям, а те, в свою очередь, давали переписывать ее знакомым. Но за давностью лет затерялся след и этой записи, пока в 2010 году в Жигулевске, городе-спутнике Тольятти, не была обнаружена случайно сохранившаяся запись, ее оцифрованная версия доступна в интернете, там 25 песен, уже хоть что-то. Была небольшая надежда, что какое-то количество материалов в виде рукописей, фотографий, магнитофонных записей хранится в частных архивах и коллекциях. Но нет: за почти четверть века все, что удалось разыскать, упомянуто в последнем абзаце. Впрочем, от некоторых даже этого не остается.

Вячеслав Смирнов

«Свежая газета. Культура» №12 (185) июнь 2020