Андрей Минеев — один из лучших тольяттинских прозаиков. Несмотря на то, что его произведения не раз входили в шорт-листы престижных премий, он не любит публичности и сохраняет privacy. Герои его книг — самые обычные люди, которые, как отмечает автор, «и в рай недостойны, и в ад их отправлять слишком жестоко». Нужно ли учиться в Литинституте им. Горького, как ведут себя издательства с писателями, а также о том, кто такой профессионал — обо всем этом Андрей Минеев рассказал в интервью TLTgorod.
— Как и с чего вы начали писать?
— Сколько себя помню, я всегда сочинял истории. Мой отец умер, когда мне было восемь лет. Я помню, что приносил ему в больницу тетрадку с рисунками и подписями под ними. Так был брошен вызов и нанесен первый сокрушительный удар по всемогущей корпорации Marvel. Но потом я перестал наносить удары, и Marvel выстоял. А вообще все, что было написано до двадцати лет, этого ничего не сохранилось. Я стараюсь, чтобы мои черновики никто не видел. Если вещь кажется неудачной, безжалостно уничтожаю.
— Что для вас значит быть писателем?
— Сначала мне казалось, что писателю нужен только талант. Я самоуверенно считал, что он у меня есть. А больше ничего не надо. Шли годы. Потом я понял, что таланта мало, нужны еще трудолюбие и упорство. Не всегда хочется каждый день по несколько часов сидеть за столом. Надо себя заставить. Потом оказалось, что нужны знания и жизненный опыт. Потом выяснилось, что нужна искренность. Мне, например, проза Шукшина или ранние произведения Горького стилистически не нравятся, но поражает та высокая степень откровенности, с которой они обращаются к читателю. Наконец последнее, что я для себя открыл, а некоторые это открывают в первую очередь. Необходимо, чтобы тебе еще просто повезло или, говоря откровенно, тебе помогли.
— Насколько автобиографичны ваши произведения? Насколько вас можно ассоциировать с нарратором?
— Я бы предложил, чтобы никого не пугать этим страшным рычащим словом с тремя «р-р-р», называть просто рассказчик. Лицо, которое рассказывает историю, не обязательно являясь ее героем. В большинстве моих произведений повествование ведется от первого лица. По-моему, у читателя так невольно возникает больше доверия. Это главная причина. Есть и другие. Например, я не люблю использовать имена в тексте. В моем идеально построенном предложении должно быть местоимение.
По поводу автобиографичности могу сказать, что я писал не мемуары. А потом любые мемуары всегда ложь. Даже если автор пишет их искренне, не старается ничего приукрасить, то все равно он сам себя обманывает. У каждого своя правда. У солдата и офицера, у детей и родителей, у мужчины и женщины. И это всегда будет всего лишь точка зрения этого конкретного человека на описываемые им события.
— Расскажите, как вы оказались в армии и на АВТОВАЗе? Там правда так было, как в вашем романе?
— Наверное, здесь дело в личном восприятии. Мои армейские сослуживцы говорят, что хотя так оно и было, но все равно как-то сумрачно и зловеще получилось. Но я прошу тех, кто упрекает меня, чтобы обратили внимание на то, когда происходит действие, и попытались вспомнить, что это было за время. Генералы признавались, что в миллионной армии не могут найти один боеспособный полк, чтобы в Чечню отправить.
— Откуда черпали сюжеты и истории? Рассказы друзей? Наблюдения за жизнью?
— У меня много записных книжек. Если становлюсь свидетелем интересного события или слышу любопытную фразу, то стараюсь записать, чтобы потом использовать. Во время службы я вел дневник. Он и сейчас у меня есть. Всегда стремлюсь точно передать слово и интонацию.
— Почему ни одного положительного героя, как и плохого — все равны. Насколько осознанно это было сделано?
— А вы посмотрите вокруг, а потом еще и в зеркало. Большинство людей недостаточно хороши, но и не слишком плохи. И в рай недостойны, и в ад их отправлять слишком жестоко. Что с нами делать? Куда нас?
— Мне показалось, что нарратор, который нередко сращивается с тем или иным героем произведения, словно, более всех остальных неинтегрирован в окружающий его мир. Он с ними, но на другой волне. Он видит печаль всего вокруг. Что ищет ваш герой?
— На этот вопрос можно ответить по-разному. С одной стороны, если я что-то создаю, я не могу меньше всех остальных в этом разбираться. С другой стороны, вполне возможно не понимать, что ты создал. А можно создать и отойти в сторону. Вы чувствуете присутствие Создателя в окружающем мире?
Нельзя сказать, что мой герой переходит из рассказа в рассказ или из повести в роман и всегда ищет чего-то одного. По-моему, герои у меня разные. Ищут они разное.
— Как мне показалось, почти все ваши произведения — попытка выговориться, причем перед самим собой, ухватить, зафиксировать свою собственную реальность и проанализировать ее. Так ли это? Или ошибаюсь?
— Даже то, как вы это описываете, это похоже, скорее, на физиологический процесс. А любой физиологический процесс может и должен доставлять как удовольствие, так и страдание.
— Как вы пишите? Нахрапом и много или каждый день по чуть-чуть? Вдохновение или регулярный труд?
— Вдохновение обычно бывает в самом начале, когда только придумываешь историю. А потом надо ее написать, и тогда регулярный труд.
— Ткань повествования, как будто бы сценическая или сценарная: детальная описательность происходящего, построение сцены, звуки, запахи и пр... Откуда такая привычка (театральная, киношная)?
— Я вижу то, что пишу. Событие во всех подробностях стоит у меня перед глазами. Хочется, конечно, чтобы и читатель видел. Но при этом не перегружать длинными описаниями. Мне кажется, мои описания именно детальные, а не длинные. Во внешности достаточно обратить внимание на одну деталь. Можно описать только руки или уши, и этого будет достаточно. А можно вообще написать только о том, как твой персонаж пахнет. Этого хватит, чтобы читатель сразу его представил.
Как я понимаю, под киношной привычкой вы имеете в виду то, что я два года работал на Мосфильме. Потом долго не мог нормально кино смотреть. Глядя на экран, видел не актеров в кадре, а всю съемочную группу вокруг них.
- Что вы там делали? Кем работали?
— Помню, как в первый день гуляю по гигантскому, весь за день не обойти, Мосфильму. Вдруг вижу, что навстречу мне идет и курит трубку Говорухин. Вид у него совершенно неприступный, никого в упор не видит. Ну, думаю, незаметно издалека прослежу за ним. Сейчас узнаю, где его кабинет, а позже наберусь смелости и приду к нему. Через пару дней со сценарием в руках в страшном волнении подхожу к заветной двери, а это туалет.
Работал грузчиком, декоратором, администратором. Конечно, потом я нашел кабинеты Говорухина, Шахназарова и всех прочих. Но сама вот эта история, которая произошла со мной в первый день, она прекрасно описывает все пять лет моего пребывания в Москве. Постоянно бьешься, из кожи лезешь, надеешься, и вот вроде бы близок к цели и снова полный крах. Надо признаться, что в Тольятти я вернулся в состоянии глубокой депрессии.
— Вы учились на высших литературных курсах в Литинституте им. Горького. Что это вам дало? Можете рассказать об этих курсах?
— У меня сохранились тетради с лекциями, я и сейчас с удовольствием их перечитываю. Теорию литературы нам замечательно преподавал Антонов. В этом году учреждена литературная премия его имени. А только недавно на тот момент вернувшийся из эмиграции восьмидесятилетний Зиновьев, скинув пиджак, позволял нашим девушкам свой мощный бицепс пощупать. Мне лично он сказал: «Когда напишите свой роман, не несите его к писателям. Если роман окажется хорош, то в лучшем случае не помогут, а то и будут вредить. Если бы Горький мог представить, что «Тихий Дон» затмит его «Жизнь Клима Самгина», он бы никогда не привел Шолохова на дачу к Сталину». Я тогда думал, что он просто обиженный на весь мир старик. Он ведь себя считал фигурой, равной Солженицыну. Но из СССР выслали, а на Западе не приняли. А сейчас мне кажется, что старик был недалек от истины.
— Кто такой писатель в XXI веке?
— За редким исключением, это бесправное, униженное и оскорбленное существо, затравленно озирающееся по сторонам. Знаете, дикие животные, которых в свое время приручил человек, они ведь многие качества утратили, которые необходимы им были для выживания в дикой природе. Мне кажется, что современный писатель тоже утратил многие качества, которые были ему необходимы. По нашим необъятным просторам бегают дикие писатели, но их удел остаться в безвестности. Как правило, издательство предлагает писателю договор, который я называю ультиматум. Оно хочет заплатить ему сущие копейки, при этом отобрать у него все права на его произведение и чтобы он писал, писал и писал непрерывно. На таких условиях создавать можно лишь халтуру. Только бедолага попытается робко возразить, ему сразу на дверь укажут. Но мне мои произведения слишком тяжело даются. Когда мне предлагают за полтора года написать семь романов, то, как говорил один известный персонаж, это оскорбляет мой разум.
Мы живем в мире, где нас окружают одноразовые вещи. В этом мире по законам маркетинга любой товар должен как можно быстрее испортиться или выйти из моды, чтобы клиент купил новый. Литература тоже стремится стать одноразовой. Давно ли вам попадала в руки книга современного автора, которую бы вам захотелось перечитать?
А какое отношение власти к писателям сейчас? Власть извлекла уроки из недавнего советского прошлого. Сегодня в потоке словоблудия никто не слышит собственного голоса. Власть демонстративно всех игнорирует, озабочена лишь тем, чтобы не повторить прежних ошибок и случайно «не сделать рыжему биографии».
— Писательство для вас — хобби или работа? Пишите что-то на заказ?
— Точно не хобби, если под этим понимается некое увлечение. Не так давно у меня был спор о том, кого называть профессиональным писателем. Меня уверяли, что им может называться только тот, кто за свой напечатанный текст получает деньги. То есть это его профессия. Все остальные непрофессионалы. Как ошибался Высоцкий, который считал себя, прежде всего, поэтом, а потом все остальное. При жизни не было напечатано ни одного его стихотворения. Да и Пушкин не заработал капитала, оставил после себя одни долги, которые, как известно, не друзья и не родственники, а царь оплатил.
На заказ я писал творческие работы студентам Литературного института. Нанес себе этим тяжелую душевную травму. Когда после общения в какой-нибудь редакции с полуграмотной девой юной, говорил себе: «Вот такие девицы твою судьбу решают. А, может, это ты ей в свое время диплом писал?» Оставалось лишь с тоской завидовать Тарасу Бульбе. Он хотя бы того, кого породил, мог убить.
— Что бы вы посоветовали начинающему писателю или тому, кто сомневается, стоит ли этим заниматься?
— Если после всего, что я сказал, кто-то все еще хочет стать писателем, то этому человеку уже ничем не помочь. Как не поверил я в свое время тому, кто меня отговаривал. Поэтому я бы сказал так. Чувствуешь, что тебе это надо? Иди смелее! Только учти, что разочарований будет много.
— Вы верите в Бога? Мне почему-то подумалось, что вся тоска, печаль, созерцательность в ваших произведениях — попытка найти ответы на вечные вопросы. Или убежать от них?
— Я покрестился три года назад. Это была моя третья попытка. Пришли вдвоем в церковь, там старушка записала имя, взяла деньги и спросила меня: «Ну, а где мальчик-то? Приведите мальчика». Стоя перед ней, я понял, что к ним достаточно редко приводят двухметровых седых мальчиков. Зачем мне это было нужно? Трудно ответить. Я лишь точно знаю, что меня никто не заставлял, я сам давно хотел это сделать. А вопросы потому и вечные, что точного и определенного ответа на них не существует.
— Не думали уезжать из Тольятти? Не гнетет провинция?
— Хочется, но страшно в очередной раз все бросить и отправиться неизвестно куда. Годы уже не те. Жизнь кое-чему научила. Нужно дорожить тем, что имеешь.
Беседовал Владимир Тарасов, специально для TLTgorod
Добавить комментарий