Творчество Александра Егорушкина неизвестно широкому кругу любителей поэзии. Оно неизвестно даже узкому кругу любителей исключительно тольяттинской поэзии, при жизни у автора не вышло ни одной книги.

Я не приурочивал выход статьи к юбилею героя повествования, это получилось спонтанно. Тем не менее, Александр Михайлович родился 21 августа 1940 года в селе Тимошкино Ульяновской области. По окончании семилетки поступил в медучилище города Кузнецка, там начал писать стихи. В 1959 году был призван в Советскую Армию, 3,5 года служил в погранвойсках. После демобилизации пришел на завод «Волгоцеммаш», где работал фрезеровщиком. Участник литобъединений «Огни Жигулей», «Лира», «Август».

После предыдущих публикаций мне был задан вопрос: почему я часто пишу о блаженных, или, чего уж кривить душой, о маргиналах? Умысла здесь нет, поскольку об успешном благопристойном человеке в состоянии рассказать как он сам, так и его многочисленные близкие, родственники и друзья, которые наверняка гордятся самим фактом причастности к такому положительному персонажу. О человеке растрепанном, неустроенном не расскажет никто. Особенно – после его смерти. Так, статья, которую вы сейчас читаете, не является закономерностью, но мне рано или поздно хотелось рассказать о поэте, который в 1965 году написал такие строки:

 

Черный базар заводов,

Мазутное проклятье.

Я, как шакал голодный,

Рыскаю по Тольятти.

 

Что же теперь поделаешь,

В чем успокоишь пыл,

Если на одну девушку

По десять приходится рыл.

 

Сплошь общежития тянутся,

В них скука и хулиганство.

Вот потому и пьянствуют,

Вот потому и хамство.

 

Что вы их здесь все строите?!.

Эх, неразумные власти…

Комнату тридцатирублевую

Мне предлагает частник.

 

Хлопнешь себя по карману,

Как-то негусто в нем…

Слушай, поедем в Иваново,

Хоть по одной …….

 

Не знаю, какое слово скрывается за длинным многоточием в конце стихотворения, текст дошел до нас именно в таком виде. Автор все же не канул в Лету, нам еще предстоит его открыть. Так, в тольяттинском Молодежном драматическом театре на 18-е апреля была запланирована премьера спектакля «Синьора Вера» по пьесе Татьяны Голюновой. Понятно, что из-за коронавируса премьеру перенесли, точных сроков пока нет. Действие пьесы происходит в Тольятти летом 1967 года. Один из второстепенных персонажей – молодой строитель Игорек, поэт, при каждом удобном случае декламирующий свои стихи. «В пьесе использованы стихотворения Александра Егорушкина», — читаем мы на титульном листе.

 

Фрезеровщик из цеха оснастки

О своем старшем товарище рассказывает редактор-составитель поэтического альманаха-навигатора Союза российских писателей «Паровозъ», главный редактор тольяттинского литературного журнала «Город» Владимир Мисюк.

— Первые публикации стихов Александра Егорушкина состоялись по месту работы – в многотиражной газете «Волжский машиностроитель» легендарного когда-то флагмана отечественного машиностроения – тольяттинского завода «Волгоцеммаш», где он работал фрезеровщиком на огромном восьмиметровом станке. Там я с ним и познакомился примерно в 1978 году – после окончания техникума, когда я пришел работать в цех оснастки. Выглядел он в то время зрелым мужчиной, обремененным семьей – женой, дочерью. Тогда функционировало литературное объединение «Август» при газете «Волжский машиностроитель», где собирались не только работники завода, а вообще пишущие люди со всего города. Руководила им замредактора газеты Людмила Тимонина – ныне, к сожалению, покойная. Там мы собирались раз в неделю, читали стихи, пили потихоньку вино «Агдам». Там я с ним хорошо и крепко сошелся. Человек был очень интересный – в первую очередь тем, что в нем чувствовалась не только какая-то человеческая сила, а вплоть до животной силы. Он был настолько энергичен и относился к породе таких людей, для которых слово свобода мало что значило. Свобода – это для отсидевшего человека: вот он выходит из-за решетки и радуется, что он на свободе. А Егорушкина больше интересовала русская воля как таковая, воля-волюшка, и человеком он был довольно вольным. Это проявлялось по-разному, о нем в цехе ходили байки, легенды – и подтвержденные, и неподтвержденные.

 

Топором порубил библиотеку

— От Александра Михайловича остался довольно большой корпус стихотворений, который я в свое время разделил на «Рабочие песни», «Песни деревни» и просто лирические стихотворения, — продолжает рассказ Владимир Мисюк. – И осталась большая поэма под названием «Орана» — это слово он придумал сам, так он обозначил нашу планету. С этой поэмой связана очень интересная история. Мы тогда все только начинали, пытались посылать свои произведения в толстые московские журналы, а он уже этот путь прошел. Поэма выглядела так: 96-страничная общая тетрадь, целиком исписанная его мелким почерком. Ее он и отправил в журнал «Молодая гвардия». Когда я был у него в гостях, он показал мне отзыв, который он получил из этого замечательного журнала. Отзыв был подписан Э. Пластик. Мы с ним так и не пришли к выводу: Элеонора это Пластик, или Элем Пластик, или Эдуард Пластик? Это был отрицательный отзыв о поэме, о невозможности ее опубликования на страницах «Молодой гвардии». И в качестве главного контраргумента приводились две строчки из поэмы Егорушкина, которые я до сих пор почему-то таскаю с собой. Суть поэмы такова: космический корабль пролетает над планетой и сверху смотрит на континенты. И когда он пролетает над Африкой, там есть несколько строф, посвященных какому-то государству, и две строчки звучали так: «Мать на спине аборигена

Александр Михайлович был человеком вспыльчивым, несмотря на свое внешнее спокойствие. Жил он тогда то ли на 5 ВСО в бараках, то ли на Шлюзовом. Получив такой отзыв, Александр Михайлович собрал свою небольшую поэтическую библиотеку, за исключением Пушкина, Лермонтова и Тютчева, аккуратно вынес все это, и топориком на пенечке порубил каждую из книг пополам. Когда он мне это рассказывал, он не говорил, что ему сейчас стыдно за этот поступок – он просто ржал, извините, как лошадь, и говорил: «Вот, такой я был дурачок в свое время».

Я не помню, в каком году он посылал эту поэму. Потом мы с тольяттинским прозаиком Алексеем Зотовым попытались ее немножечко поредактировать, за что Александр Михайлович на нас очень обиделся, но все-таки первую главу под названием «Невесомость» мы опубликовали в «Волжском машиностроителе».

 

«Мужики при Некрасове кончились!»

— Из легенд и баек, которые о нем ходили, я расскажу, пожалуй, одну. Как-то Александр Михайлович, сильно огорчившись по поводу расценок на какой-то заказ, надел свои обычные треники с вытянутыми коленками, майку-алкоголичку, и в этой маечке отправился с развернутыми чертежами прямым ходом в горком партии. На вахте его встретили, поинтересовались в грубой форме: кто он такой? Человек, который его встретил, сказал: «Мужик, ты зачем сюда прешься и кто ты такой?» На что Александр Михайлович, будучи, конечно, немножко подшофе, весело рявкнул: «Мужики при Некрасове кончились!» За это его очень уважали и ценили, не обижали ни косым взглядом, ни бранным словом – в цехе, где мы вместе работали на протяжении пяти лет. Потом я поступил в Литературный институт, уехал на несколько лет, а после мы встретились уже на платформе журнала «Город» и сотрудничали какое-то время.

 

Его нет на русской земле

Я не знаю, жив ли Александр Михайлович сейчас, умер ли он? У меня такое ощущение, что его нет на русской земле, потому что он всегда приходил ко мне, приносил новые стихи, такие вырванные листки из двухкопеечной тетрадки в клеточку, у него не было даже печатной машинки. Я их набирал на машинке, тогда компьютеров у нас не было, оставлял себе второй экземпляр, а ему отдавал первый. Пытался что-то чиркать у него, советовать, он только поскрипывал зубками и практически ничего не исправлял.

После 2010 года я его не видел. Дело в том, что, когда я пришел в цех, мне шел 18-й год, в цехе работали уже 40-летние мужики. А жили они здесь кто на Мира, 171, кто на Мира, 167 в вэцээмовских девятиэтажках, которые строил «Волгоцеммаш». А потом я вдруг перестал их всех встречать. Я их помню по фамилиям, конечно. Дольше всех я видел их бригадира Володю Долгова, сверловщика – уже старенького, сморщенного. И прекрасного токаря Валентина Потапова. Классного карусельщика на огромном станке Валентина Усика. Никого из них уже не вижу, просто перестал их встречать в своем районе, они здесь жили, я их видел: нет-нет, да мы всегда пересекались. На этом основано мое предположение, что все-таки их поколение начало уходить. Дай бог, кто из них там жив – пусть он будет здоров, и никакой сучий коронавирус его не коснется, старость пусть будет долгой. Между нами была разница в 20 лет и, я так полагаю, их жизненный путь уже закончен. Потому что ни женщин, ни мужчин из своего цеха я сейчас не вижу, а это был довольно приличный цех, в котором работали как минимум 150 человек. Большинство из них кучковались где-то здесь, в этом районе на улице Карбышева.

 

Штрихи к портрету

— У Егорушкина осталась дочь – светловолосая русская красавица с огромными голубыми глазами. Я с ней я не общался, она в то время только школу оканчивала, — завершает свой рассказ Владимир Мисюк. – А Саша был такой губастый, ноздрястый, с выпуклыми глазами, немножко похожий на Пастернака – более простонародный вариант, нечто лошадиное в лице у него тоже было.

— В свое время он отслужил три года срочную службу пограничником на Памире, потом работал медбратом, потом много работал на строительстве хрущевок в нашем городе. С обидой вспоминал об этом, жилья у него не было, он снимал какие-то углы все время, даже когда женился. Только потом «Волгоцеммаш» дал ему двухкомнатную квартиру рядом с Домом быта «Россия» на Ленинградской. Я думаю, до пенсии он так и работал на этом заводе «Волгоцеммаш». Я встречал его уже пенсионером, опять-таки с двумя бутылками портвейна. Он мне говорил: «Я еду на дачу, в основном живу там». Переговорили, я его пригласил в писательскую лавку, но больше он не появлялся на нашем горизонте. Жена его, тетя Люся, умерла чуть раньше, я об этом знал, он мне сообщал.

— Я часто бывал у него в гостях – чаще, чем он у меня, потому что он был очень строгий, не бродил, на поминках даже был очень строг: когда приходил поминать мою маму, выпивал три рюмки и уходил, говорил: больше не положено на поминках пить. Несмотря на то, что он был пьющим. Корректный был человек, но за глаза мог сказать жесткую вещь о том или ином писателе.

— Александр Михайлович был стоиком, аскетом: это практически две рубашки, одни и те же туфли, пиджачок и постоянные «Прима» или «Астра» в зубах. И дешевые напитки. Даже по тем временам дешевые. Хорошо знал поэзию. Современную – нет: не любил ни Евтушенко, ни Вознесенского, все это мимо него как-то шло. Хорошо знал Тютчева, Есенина, читал кусками на память и Пушкина, и Лермонтова. Я однажды разыграл литературное объединение «Август»: набрал современных поэтов, кучу местных тольяттинских поэтов, без фамилий напечатал стихов 30 и принес всем. Все начали читать, кто-то пытался кого-то узнать. Один Егорушкин узнал тютчевское стихотворение, не самое расхожее.

— Когда появился литературный журнал «Город» — мы сошлись во второй раз, ему захотелось увидеть опубликованными хотя бы несколько своих стихотворений. Публикациям он радовался по-ребячески, приходил в гости с обязательной бутылкой портвейна, с сигаретой «Прима» в своих прокуренных до второй фаланги темно-желтых пальцах. Мы сидели, разговаривали, он прекрасно читал стихи – нараспев, почти пел, это было очень интересно слушать. Хотя большая часть его стихов с технической точки зрения несовершенна. Он никогда за этим не гнался, мог рифмовать иногда как угодно, мог сбиваться ритмически. Но главное у него в стихах отнять невозможно – он все-таки поэт. Не стихотворец, умеющий ловко выкладывать прозу в рифмованные столбики, коих навалом, а действительно поэт с поэтическим взглядом на этот мир. Человеком он был по большей части – одиноким. Кроме семьи, никогда он меня не знакомил ни с кем из своих друзей или родственников. Сам он родился в деревне, этот деревенский корень чувствовался в нем всегда.

— Я собрался с силами, потихоньку с машинописных листов подготовил рукопись, сделал в формате PDF электронную версию книги «Стихотворения» и разместил на сайте Тольяттинской писательской организации – там и живет по сей день творчество Александра Михайловича Егорушкина.

***

P.S.: Надеюсь, осенью в тольяттинском МДТ все-таки состоится премьера спектакля «Синьора Вера». Когда увидите на сцене молодого паренька, читающего стихи реально существовавшего автора – вспомните в этот момент Александра Егорушкина, его жизнь была прожита не зря.

Вячеслав Смирнов

 

На фото:

Поэт Александр Егорушкин, Тольятти, 1970-е годы

«Свежая газета. Культура» №13-14 (186-187) июль 2020